НЕПОБЕДИМЫЙ

Василий Иванович Штирлиц проснулся пьяным. Наверное, потому, что и не проспался-то он как следует. Рядом яростно терла глаза Анка... совсем уж протрезвела. Вот баба! Как только шухер такой - так из нее хмель вон вылетает. Так - умыться, умыться, умыться...

В хату влетел Петька с ведром ледяной водицы - только из колодца. Эх, Петька-Петька... Лучше всех ты своего командира знаешь... только ты его понимаешь... И сейчас вот - на Анку зло смотришь... а что же ей, всю жизнь только с тобой ебстись? А?... Но не слова не говорит - знает Петька - Революция прежде всего... Революция - самое главное... Не да бабья тут... Шум, выстрелы, свист звездочек ниндзя и звуки плевков приближались. Василий Иванович Штирлиц выглянул в небольшое продолговатое окно. Своими арийскими, голубыми глазами он всматривался в необъятную степь, что покрывала все вокруг, каким-то образам позволяя творить на своей груди все, что на ней происходило. Медленно взгляд его переместился внутрь каморки - на стоящее рядом ведро. Рывок, и лицо в ведре. Второй - и вот уже Штирлиц готов к бою...

Выхватив из ножен саблю, он ринулся вперёд, выломав дверь своей мощной пролетарской грудью, и вывалился шатающейся походкой во двор, за околицу, скрылся за низенькими деревенскими хатами, объятыми уже к тому времени жарким марсианским пламенем. Петька подкинул в самовар дровишек и сел за стол, высмаркавшись в красивую скатёрку ручной работы. Скатёрка эта петьке всегда нравилась особо за свой национальный большевистский колорит. Посередине была вышита гигантская, кривая красная звезда, а в центре её - светлый очкастый лик Егора летова. Заедая пропитанный колодезной известью кипяток черствыми раскулаченными в прошлом году пряниками, петька поглядывал на быстро одевающуюся Анку. Это завораживало его. Резким движением она натянула шорты, майку, перчатки, валенки, будёновку. Засунула нож куда-то (Петька не уследил), за плечо закинула ружьё, связку гранат на шею, саблю на пояс, обвязалась пулеметными лентами, в левую руку схватила пулемёт, в правую - бублик. Сжевав его за долю секунды, она гаркнула Петьке прокуренным голосом "К бою!" и, дав залп из подствольного гранатомёта, вышла из хаты через дыру, появившуюся вдруг вместо одной из стен. "Во баба" - в который уж раз подумал Петька, выплёскивая кипяток из чашки в отвратительную желтую харю, появившуюся в окошке. Существо за окном дико заорало, и, упав в густые заросли подсолнухов, принялось неистово корчиться и кричать на своём непонятном гнусавом языке что-то вроде "фак! шит!" Ишь басурмане поганые, и откуда они берутся только!

Убитый вражина был небольшого роста, толстенький, в цилиндре. С мешочком за спиной, украшенным единичкой и многими ноликами. Точно сошел с плаката "Бей марсианскую гадину!" Петька криво усмехнулся, показав всему миру выбитый вчера в бою зуб, вытащил небольшой кривой кинжал и принялся разделывать труп, не обращая внимания на продолжающийся бой. Его тыл надежно прикрывали его ТОВАРИЩИ. Не раз они спасали его шкуру, рискуя собственной энергией Ци... еще бы - ведь никто более не умел снимать ядовитый панцирь марсианских ублюдков. Никто кроме него не рискнул бы вымачивать их мясо три дня, восемь часов и тринадцать минут, не замечая ядовитого смрада, косых взглядов и не падающий годами по роду деятельности хуй... а ведь минута разницы - и яд погубит всю роту... И особое уважение вызывало то, что Петька все это делал пьяным, накуренным и отъебаным Анкой.

Нож ласково вошел в кожу, отделяя несъедобную корку от сочного сала, зловонно благоухающего под радостным весенним солнышком. Один точный надрез - и еще бьющееся сердце, аккуратно зацепленное за загнутый кончик кинжала, весит в воздухе, бьется и истекает кровью... И Петька, как повар, имел на него самые непосредственные права. Высунув язык, он почесал себя им за жабрами, потом акуратно обвил лакомую плоть и быстрым движением заглотил. Со всех сторон к нему приближались его братья, его товарищи, его соплеменники, его cокамерники в этом мире... бойцы Восьмой Орденоносной Роты им. тов. Раскольникова. Все они желают отведать свой кусочек мясистой сущности...

- Ну, Петр, мне как всегда мозг, потроха - бойцам, половые органы - Анке, а остальное - готовить, готовить и еще раз готовить, как учил Великий Ленин-Сталин! - приказал Петру Мамонову Штирлиц, радостно потирая руки в преддверии трапезы...

Вдруг Василий Иваныч увидел, что один из большевистов замахивается в его сторону! В руке его блеснула остро заточенная звёздочка. "Ну всё! Конец!", - подумал Штирлиц и закричал "измена!!!" Пущенная сильной коммунистической рукой, звёздочка, тем не менее, пролетела мимо Штирлица, и он, уже готовый проститься с жизнью, не поверил своему арийскому счастью. Справа, за плечём раздался звук раздираемой плоти. Василий Иваныч отскочил, резко обернулся, и увидел огромных размеров жидомассона. Он стоял, занеся в воздух руку с мясницким тесаком. На горле его была видна длинная узкая царапина. Спустя мгновение она взорвалась фонтаном крови, раскрылась во всю ширь - артерия была разрублена. Звёздочки большевиков бьют без промаха. Василий Иваныч вдруг вспомнил, что вокруг война, и опять кинулся в гущу схватки. Постояв немного на месте, жидомассон упал мордой вниз. Большевист, сразивший его, приблизился. Перевернув труп, он засунул руку в открывшуюся рану. Нащупал звёздочку - она крепко засела в шейном отделе позвоночника. Упершись трупу ногой в грудь, он еле-еле вытащил своё оружье, кряхтя и отдуваясь. Конечно, главное неудобство в звездочках - это то, что они застревают. Вытерев звезду об свою фуфайку, большевист ринулся в бой, вслед за своими товарищами. Петька, оставшийся один на крылечке полуразрушенной хаты, опасливо огляделся вокруг. Убедившись, что его никто не видит, петька кинулся к трупу жидомассона и стал жадно высасывать вырывающуюся из тёплого ещё тела кровь! Когда труп начал остывать, петька прекратил пить, прекрасно понимая, что кровь мертвеца может убить такого, как он (а значит и его, гыгы). Возбуждающая дрожь прошла по щуплому петькиному телу. Силы удесятерились, реакция стала молниеносной, движения - точными. Издав душераздирающий вопль, петька выхватил наган, взял вилы, валявшиеся посреди дороги, и кинулся в гущу битвы. Эх, размахнись рука! Петькины вилы треснули, не выдержав веса сразу трёх пронзенных насквозь жидомассонов. Древко переломилось, и марсианские гады свалились на землю. Мешочки вывалились из их рук, блестящие золотые монетки покатились. Корчась в высокой траве, гады истошно визжали и орали, как поросята. Из живота текла кровь у одного, у другого - машинное масло. Третий же загорелся и стал обугливаться, шипеть. Заверещав, его раненые товарищи приступили к безуспешным попыткам уползти прочь. Заподозрив неладное, петька отскочил в сторону. И тут обугливающийся труп взорвался, во все стороны разлетелась кислота, прожигая людей и масонов насквозь! Петька не растерялся. Обломком вил он разбил другому врагу череп, его мозги упали на землю, затряслись, и из маленьких трещинок пошёл ядовитый газ. Петька задержал дыхание и продолжил борьбу. Из нагана он расстрелвал наседающих бестий, но когда патроны закончились, ему ничего не оставалось, как избивать врагов кулаками и ногами. Вокруг творилось что-то невообразимое. Всюду ядовитый газ, брызжущая кислота, огонь, дым, а жидомассоны всё прут и прут, и никак не кончаются. Разглядев сквозь дым ещё один очаг сопротивления, петька стал продираться в том направлении. Несколько большевистов и два комиссара в пыльных шлемах держали оборону в здании деревенской бани. Баня была сложена из кирпича, и жидомассоны не могли её сжечь своим огненным дыханием. На крыше он заметил Анку. Но что она делает! Вместо своей воинской обязанности, она пыталась удовлетворить сразу двух бойцов красной армии, впившихся в неё своими вожделенными глазами и не только...

И тут страшной силы удар поразил командира в самое сердце... У Анки были усы! Она отчаянно кряхтела и поправляла черные, завитые чуть вверх усищи! Точно такие же были и на красноармейцах. Удар шашкой по врагу не отвлек Штирлица от мысли, но он привлек его взгляд к обезглавленному трупу - на скалящейся от боли морде, похожей от боли на смеющуюся, красовались командирские усы... а зуб был выбит. Так же, как и у Петьки. Так же, как у Штирлица... И у Анки, и у красноармейцев, и у сожранного вражины, и у светлого образа Егора Летова!!!.. Мысли с бешеной скоростью проносились перед мозжечком старого солдата-повора-бляди-жидо-массона-и-изображения... Везде, в каждом живом существе был он, только он... Неужели... да, выпущенная им звездочка прожгла его плоть... Своим хуем он ебал себя... и ревновал себя к себе... Вот почему вся эта сцена предательства казалась как бы из какой-то живой картины синематографа! Ведь вчера был тот же бой, та же пьянка... пусть не с марсианами, пусть Восьмая имени Раскольникова была послана по приказу Ленина-Сталина громить озверевших хиппи, что дошли до разврата на улицах и потребления травы без особого постановления! Но ведь это уже было - это просто новый сон... неужели все просто так? Зачем все это? Должен быть ответ...

...

Старый шаман Кишуник, что сейчас сидел в своем тихом вигваме, оторвал руку от варгана, положил волшебный гвоздь на пол подле себя, хитро улыбнулся, приоткрыв выбитый зуб, послюнявил ус и тихонько засмеялся. Он знал ответ - знал его и Штирлец... И когда он захочет протянуть руку за знанием - он сделает это...

...

По бесконечной русской степи шел невзрачною тенью Василий Иванович Штирлиц. Он не ел уже несколько дней, не пил водки и не нюхал кокаин. Но ему не хотелось ничего из бывших радостей. Он смотрел на Солнце и пел веселую песню. Иногда он садился на какой-нибудь холмик, закрывал глаза и со смиренною, может быть даже блаженную улыбкою смотрел, как Восьмая Орденоносная рота им. тов. Раскольникова под предводительством Петра Мамонова по приказу Великого Ленина-Сталина прижимала к реке вероломных Кривичей, не замечая их усов... Потом он вставал и шел дальше - к вигваму, даже не задумываясь о том, откуда на его родине может появиться это жилище туземцев...